Приведены фундаментальные исследования проблем этничности и этнических конфликтов в республиках Закавказья. Показано, как политизированные версии прошлого становятся важной стороной современных националистических идеологий. Для специалистов, преподавателей и студентов вузов, политиков, а также для всех, кто интересуется проблемами межрегиональных конфликтов.
Эта работа писалась долго. Первые мысли о ней появились у меня 15 лет назад во время Всесоюзной научной сессии по итогам этнографических и антропологических исследований, проходившей в Сухуми осенью 1988 г. Тогда трудно было предположить, что мирная абхазская земля станет ареной тех трагических событий, которые развернулись здесь через несколько лет. Но какие-то неуловимые признаки близившейся грозы уже витали в воздухе, и в приватных беседах абхазские ученые выражали озабоченность тем, как история Абхазии и абхазского народа изображалась их грузинскими коллегами. В следующий раз судьба забросила меня в Абхазию ровно год спустя, и я не узнал край, знакомый мне с детства. Вся страна бурлила — позади остались всенародное подписание исторического лыхнинского письма, безуспешная попытка открытия в Сухуми филиала Тбилисского университета, двухдневная грузино-абхазская война 15—16 июля 1989 г. Люди были возбуждены, в городе действовал Народный фронт Абхазии, и его активисты оперативно знакомили соотечественников с высказываниями, звучавшими в отношении абхазов из уст грузинских политиков и творческой интеллигенции. Речь шла о таких образах абхазской истории и абхазских предков, которые разжигали у грузин неприязнь к абхазам, а у абхазов рождали горькие мысли о несправедливостях, которые они десятилетиями вынуждены были терпеть со стороны руководства Грузинской ССР. Обо всем этом мне доводилось неоднократно слышать от местных жителей — как абхазов, так и грузин.
То, что грузино-абхазский конфликт имел серьезную политическую, социальную и экономическую подоплеку, было видно невооруженным глазом. То, что он затрагивал сложный языковой вопрос, тоже не вызывало удивления. Но какое отношение ко всему этому имели далекие предки, жившие в эпоху раннего средневековья или еще раньше, почему на исходе XX в. столь актуально звучал вопрос о национальности
первых правителей Абхазского царства и какое дело было абхазам до прозвища сына царицы Тамары, почему весьма туманные сведения о Колхидском царстве эпохи античности вдруг привлекли пристальное внимание современных полити-ков, почему острым политическим вопросом стала проблема архитектурных школ, связанных с возведением первых христианских храмов, строившихся на Черноморском побережье по византийским канонам? Эти и другие подобные вопросы невольно приходили в голову при знакомстве с основными идеологемами, придававшими неповторимый кавказский колорит тем напряженным дискуссиям, которые велись на страницах абхазской и грузинской прессы в трудные дни конца 1980—начала 1990-х годов.
Все это заставляло задуматься о политическом смысле истории, причем не только недавней, но и весьма отдаленной, к которой иной раз прикасается лишь лопата археолога. Для меня, закончившего кафедру археологии МГУ и проведшего немало полевых сезонов в археологических экспедициях, происходившая на глазах политизация исторического знания имела особый смысл. Неужели весь наш энтузиазм, изнурительный
физический труд и тяжкие интеллектуальные усилия в стремлении познать отдаленное прошлое нужны лишь для того, чтобы обслуживать сиюминутные потребности большой политики?
Этот вопрос не оставлял меня все последующие годы. В поисках ответа на него я перерыл горы литературы, беседовал с немалым числом специалистов как отечественных, так и зарубежных. И везде, куда бы ни забрасывала меня судьба, я всегда интересовался тем, какое значение для местных жителей и политиков ,имели вопросы локальной и региональной древней истории. Как можно было ожидать, повсюду история
являлась полем ожесточенных политических баталий, и я не знаю ни одного серьезного этнополитического конфликта, участники которого обходились бы без апелляции к историческому прошлому и деяниям далеких предков.
Следовательно, случившееся в Закавказье не было чем-то исключительным, и это позволяло рассмотреть происходившие там споры по историческим проблемам как модель, значение которой выходит не только далеко за рамки региона, но и за пределы сугубо историографической тематики. Мне представляется, что обращение к этой человеческой трагедии сможет научить историков с большей ответственностью относиться к предмету своих штудий, а политикам покажет опасность безоглядного некритического оперирования историческими материалами. О том, насколько убедительно мне удалось обосновать такие идеи, судить, конечно, читателю.
Мне же остается приятный долг поблагодарить Фонд Фулбрайта, Центр Дэвиса Гарвардского университета и Национальный музей этнологии в г. Осаке за поддержку моих исследований, предоставление мне возможности для написания данной книги и обсуждения ее отдельных идей с американскими и японскими коллегами. Кроме того, на разных этапах работы немалую помощь в сборе материалов мне оказали мои
кавказские друзья и коллеги, перечислить которых здесь нет возможности. Я также признателен сотрудникам родного для меня Института этнологии и антропологии РАН, которые щедро делились со мной имеющимися у них материалами. Особую благодарность мне хотелось бы выразить директору ИЭАРАН чл.-корр. В.А. Тишкову, создавшему в институте благоприятный климат для разработки новых концептуальных подходов к этнографическому материалу и всегда поддерживавшему мой интерес к этнополитической проблематике. Я также благодарен заведующему сектором Кавказа ИЭА, чл.-корр. РАН С.А. Арутюнову за неизменно благожелательное отношение к моим исследованиям, равно как и моему рецензенту проф. Л.Б. Алаеву за критические замечания, которые помогли мне улучшить данную работу.
Разумеется, за основное содержание книги, ее идеи и возможные недостатки несу ответственность только я один. Ее первый вариант вышел в 2001 г. на английском языке в г. Осаке. Настоящее русское издание было существенно переработано и дополнено новыми материалами.
В.А. Шнирельман